26 апреля 1986 года взорвался ядерный реактор 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС

Бытует мнение, что после взрыва атомного реактора на Чернобыльской АЭС образовалась своеобразная 30-километровая зона, в которой все заражено. Будто за её границами радиации нет и нет опасности. В своем рассказе я постараюсь лишь расширить наше понимание произошедшего.

Впервые я прибыл в зону Чернобыльской катастрофы в ночь с 15 на 16 мая 1986 года. Уже темнело, а в части, в которую  приехал, царило оживление, колонны машин вытягивались вдоль дороги. Часть располагалась в 40 километрах западнее АЭС.

– В чём дело? – спрашиваю.

– Да опять дунул ветерок, – второпях объясняет мне дежурный офицер.

Только командир полка химической защиты досадливо пояснил при встрече:

– Третий раз за неделю меняем расположение. Ветерок подует, и радиационный фон возрастает в несколько раз, поэтому надо уходить. А такое место замечательное – и озеро, и цветущий сад недалеко…

На рассвете с расчётом радиационной  разведки отправились по маршруту. Первой точкой замера была сторожка лесника. Выходим из-под брони с дозиметрическим прибором (ДП-ББ), производим замеры. Ничего особенного, фон, конечно, повышен, но в пределах разумного.

И тут дозиметрист, мне как новичку показывает «неожиданный трюк»: плавно ведёт прибором по волнам шиферной крыши, стрелка чуть колеблется, но вдруг резко прыгает вправо, и щелчки прибора превращаются в завывания. Это был момент, когда зонд оказался на стыке листов шифера, между ними и набилась радиоактивная пыль, которая неистово фонила. Тут стало понятно, что именно пыль, а не общий радиационный фон является основной угрозой в данный момент.

Далее наш путь лежал в «зону», всё ближе и ближе к городку атомщиков – Припяти. Удивительное место. По тем временам этот город был мечтой советских людей. Красивые дома, магазины, кинотеатр, цветники, рядом затон, на берегу которого сотни моторных лодок и яхт.

Раннее утро, на балконах сушится белье, у одного подъезда стоит «жигулёнок», у другого – велосипед, только пугающе раскрыты, как черные пасти, двери подъездов, и кажется – сейчас зазвучит радио, заиграет музыка, люди проснутся и начнут выходить. Но людей нет. И только из глубины БРДМа (боевая разведывательно-дозорная машина) потрескивает дозиметр.

Перед выездом в разведку я обратил внимание, что мои коллеги запаяли в целлофановый пакет буханку хлеба и кое-какие продукты. Только здесь мне стало понятно зачем. Командир расчета взял его и пошел к стоящим поодаль старым деревянным домикам исторической деревни Припяти.

– Здесь живёт одинокая старушка, которая наотрез отказалась переселяться. Её мы и подкармливаем, – поясняют мне. Приказ был – никто из гражданских лиц не должен остаться. Но жизнь есть жизнь…

С окраины городка стал виден зловеще возвышающийся 4-й энергоблок, к которому и продолжилось наше движение.

Одна из точек замера была непосредственно в районе разрушенного реактора. Это гигантское сооружение из железа и бетона произвело впечатление старого, разрушенного сарая с провалившейся крышей. И самое удивительное, что дозиметр вёл себя достаточно спокойно, его стрелка колебалась на самом низком регистре. Это позволило нам подняться на броню и осмотреться. Но прохлаждаться что-то не очень хотелось, да и времени было в обрез. Данные разведки ждали в штабе. Уже стал изрядно надоедать респиратор, целлофановая внутренность которого прилипала к лицу. 

– Сейчас ещё раннее утро, а вот посмотрите, что будет днем, – пояснили мне, и весь экипаж опять спрятался под броню, люки были задраены, нагнетатель удалил из «салона» все ненужное, и мы отправились в путь.

Водитель всё больше набирал скорость. Дозиметр перестал потрескивать, его звук перешёл в сплошной вой. Стрелка резко, как поплавок, ударила вправо, было ощущение, что она готова была закрутиться вокруг ограничителя, но дозиметрист перещелкнул тумблер, и прибор показал рентгены за бортом.

– Да ничего, у нас ослабление в четыре раза, – бодро сказал лейтенант и водителю напряженно:

– Миша, жми!

 Миша жал, под колесами был хороший асфальт, и машина летела, как птица над Полесьем. Пронеслись несколько сот метров, и стрелка успокоилась, замеры вернулись в спокойную зону, Миша сбросил ход, но немного…

Маршрут сделал  заворот назад на базу, экипаж наносил данные замеров на карту, делая короткие остановки.

Въезжаем в одно из сел 30-километровой зоны. Летает пух, тут и там земля усыпана перьями, почти у каждого дома убитые собаки. В звенящей тишине пронзительно режет  слух поросячий визг из сарая.  Пронесся одичавший одинокий петух.

Заглянули в окно одной из хат – рой мух, бьющихся об окна и гудящих над столами – отселение производилось быстро, в том числе и во время праздников. Людей вывезли, крупный скот угнали, остались птицы и собаки, которые их ловили, оставляя только пух и перья. Многие из них обезумели, поэтому специальные бригады из числа гражданских охотников  вынуждены были их перестрелять.

В деревнях больше всего «фонили» соломенные крыши и навозные кучи. Тогда ещё войска химической защиты занимались «мытьем» деревень в 30-километровой зоне, но дело это было пустое, поскольку реактор «пыхтел», делал выбросы.

И пыль разлеталась далеко за зону, заражая населённые пункты, и их «мыли и мыли»… А ветер гонял радиоактивные тучи туда и обратно. Но это было начало. Настроение у всех было приподнятое и боевое, казалось, что вот-вот мы навалимся дружно и победим этого врага. Тогда мы ещё не знали, что впереди предстоит многолетний героический труд народа – тогда еще Советского Союза.

Геннадий Манухин, главный редактор газеты «Сасовская неделя», участник ликвидации аварии на ЧАЭС

Фото cdn2.spectator.co.uk